Красота рядом!

Стоял соломенно-пыльный сентябрь. Солнце нещадно пекло в полдень, нагоняя столбик термометра в тени до плюс тридцати. Небо выгорело в бледно-голубой ситец, воздух был прокалён, а по обочинам песчаных дорог сухо шелестела жёсткая степная трава. Солнце впивалось в белый силикатный кирпич, из которого были сложены двухэтажные корпуса интерната, змеилось по водостокам. Кирпич был тёплым и даже горячим, если приложить к нему ладонь. На дорожках с побеленными бордюрами большую часть дня не было ни души. От цветочных клумб жарко пахло бархатцами, золотыми шарами и малиновой космеей с чуть трепещущими тонкими лепестками.

Что это был за интернат, я уже и не помню – вроде бы один из тех психоинтернатов, что находятся в окрестностях Барнаула. Вокруг вымершей территории сонно шумели одиночные тополя, чуть поодаль зеленел небольшой лесок с песком, в котором буксовали редкие автомобили. Контора интерната была за «периметром», в длинном деревенском одноэтажном здании. Внутри глухо отзывались под шагами дощатые полы, стоял спёртый запах старого дерева. Пыльные окна были засижены мухами. Желтоватая унылая мебель осталась с советских времён – столы и стулья. Одним словом, запустенье и тоска, которые лишь подчеркивались пробивающимися сквозь мутные стёкла и падающими на грязный подоконник солнечными лучами. В холле же, лишённом окон, было темно, пусто и холодно. Неуютный холод осенних ночей пробирался туда сквозь щели и уже не хотел уходить. Уличная дверь скрипела и хлопала, рядом стояли три стула для посетителей, покрытые оборванным коричневым дерматином, но когда на них сидели, никто уже и не помнил.

Дни тянулись медленно, все в нитях золотой сентябрьской паутины. Столы комнаты заполняли подшивки бухгалтерских документов – эти бесконечные сальдо, дебеты и кредиты. Небольшие разговоры, долгие паузы, расслабленность и лень бабьего лета… Пыльная жёлтая дорога до интерната, склады с большими гаражными воротами, с заполненными доверху стеллажами – а там синие халаты, тёплые куртки, брюки, одеяла и покрывала, ведра, разный хозяйственный инвентарь…. А потом снова нагретый асфальт и пыльная дорога…

Однажды мы с Г.А. пошли делать инвентаризацию в один из жилых корпусов интерната, в необычное отделение. Такое не в каждом интернате имеется, а здесь было - закрытое отделение для психически больных преступников - людей, совершивших преступление и по суду признанных невменяемыми. Отделение было мужское и даже внешне отличалось от других. Там не было привычных уютных комнаток со шторами, розовыми покрывалами с рюшечками и картинками на стенах. Зато были решётки на окнах, был дворик, обнесённый колючей проволокой, где проживающие гуляли. И ещё был полумрак длинного тёмного коридора да непривычная тишина.

Мы с Г.А. поднимались по бетонным ступенькам лестницы как-то неуверенно, не зная, чего ожидать. Сестра-хозяйка отделения, приветливая и озабоченная женщина лет пятидесяти, провела нас в свою маленькую кладовку, где все было на расстоянии вытянутой руки, и стала пересчитывать на полках чистые простыни и пододеяльники. Мы стояли и смотрели. Мне кажется, почувствовала я что-то интуитивно, каким-то шестым чувством, оглянулась. Они были там. Несколько человек, в проёме открытой двери, в полной тишине. В больничной одежде, с высеченными из камня сумрачными лицами. Изучали, не отводя глаз. У меня прошёл холодок по коже. Мелькнула мысль о сестре-хозяйке – как она не боится поворачиваться к ним спиной? Словно услышав мои мысли, женщина обернулась, осеклась на полуслове, но тут же продолжила пересчитывать пододеяльники. Как мне показалось, чуть дрогнувшими руками.

Потом мы пошли по отделению. Они проследовали за нами, другие вышли нам навстречу из своих комнат и молчаливой толпой стояли вдоль коридора, в тени квадратных колонн. Пока мы шли, они молча провожали нас взглядом. Я старалась не смотреть им в глаза. Почему? У меня не было чувства, что они сумасшедшие. Было что-то другое, непонятное и потому тревожное. Что скрывалось за этими лицами, совершенно непроницаемыми? Какие ужасные факты биографии? Какая судьба? Какая жизненная история, начиная с детства и до настоящего времени, когда они встали здесь? На эти вопросы не было ответа. Что было по ту сторону тяжёлых взглядов и о чем были почти осязаемо тяжкие думы этих людей в замкнутой атмосфере отделения для психически больных преступников? Я не знаю.

Помню, мы вышли на воздух, буйно цвели астры и гудели шмели. Солнце по-прежнему пекло асфальт, а к шершавой стене отделения можно было приложить руку и почувствовать тепло. Мы шли медленно из-за тяжести в ногах – в них как будто насыпали свинцовый песок. Раздвигали густой воздух, мельком взглядывая на редких прохожих. Нас обогнал, забегая вперёд, Витя, «вольный» пациент:

-А туфельки у неё красные-красные! – и хитро подмигнул.

- Красс-с-сивые!!! – побежал дальше, оглядываясь.

Мы всё шли. Молча. Высоко в белёсом небе как будто звенела, натягиваясь, и всё никак не могла лопнуть какая-то невидимая струна. Она так и не разорвалась, мы просто дошли до конторы и углубились в свои пыльные бухгалтерские тома, заглушив её звон, медленно растаявший вдалеке.

Жаркая погода держалась ещё несколько дней, почти до конца сентября. А потом всё закончилось, стало холодно и непрерывно сыпал мелкий осенний дождь.

Оса нарезает круги вокруг стола, стоит глухой подземный гул. В душном воздухе – масляный электрический отсвет грозовых туч. Циркулярка натужно-монотонно пилит вдалеке. Вздрагивают стебли острой июльской травы, доверху набитой жуками, муравьями и распарено-тяжёлой атмосферой полудня. Ветер колышет зубчатые листья винограда. Он дрожит, бьётся о проволоку и звенит. Предгрозовое небо легло всей тяжестью на полотняный навес у беседки – тот вот-вот лопнет и на землю выльется грозовое лето июля. Да, сейчас июль. Молнии режут день. Недавно прошел мой очередной день рождения, и если со мной ничего не случится в этом году, то я наверняка выживу и буду жить. Смотреть, как в беседке падают на пол сухие звезды отцветающего эхиноцистиса. Слушать, как хлопает дверца машины соседей. Сосед ходит по огороду, дымится краснотой. Наклоняется, синие наколки с рук хищно стекают на сопревшие от жары грядки. Молча свивает лук в тугие пучки. Сижу и смотрю. Ветер обдувает моё вспотевшее тело, несёт короткую прохладу и исчезает в безмолвии. Вокруг столько мира, что я не нахожу слов. Мир огромен и бессловесен, невыразим в своём величии. Оплетающий беседку эхиноцистис пахнет созревающими ёжиками и белыми молочными звёздами. Сквозь сетку листьев –  звёздчатые цветы. Светят листья зелёным солнцем. Сухие звёзды невесомо осыпаются вниз, их носит по полу лёгкий ветер. Вся беседка полна звёздами, тучами и грозовой тишиной. Нет времени. Как было, так и будет, пробегут века, нас забудут, а белые звёзды останутся, они бессмертны. А вот кузнечик, прострекотавший в высокой траве, очень даже смертен. Не пройдет и пары месяцев, как осенний норд-ост понесёт пустую шелестящую оболочку по подмёрзшим ржавым лугам.

На зелёном винограде играют пятнышки света. Наливаются тяжёлые грозди. Весёлый зелёный виноград – ягоды крупные, круглые, кислые и тугие. Нагреты солнцем, томятся, отражая горизонт – тоже круглый, выгнутый дугой, утомленный июлем и грозами. Сонные деревья дышат в знойном мареве, наполненном тягучей тёмно-сизой тоской. Шёлково переливается на ветру берёза. Кличет коршун в недосягаемой вышине. Если выйти из беседки на свет, зарябят тени белых облаков, затопит жгучим солнцем глаза, а коршун уже не виден. Только протяжная трель, зовущая вдали. Вдыхаю горячий воздух, он согревает изнутри, заполняя каждую клеточку, расплавляя границу между мною и тканью перегретого дня. Пахнет навозом, деревянно стучат молоточки где-то рядом. Хлопает под ветром тент. На скатерти – белые и зелёные ромашки на голубом. Спят за полями сёла. Не могу оторваться от приземлённости…

( ... )

В рубцовской горбольнице № 2 в последние пару лет идут различные реконструкции - заменили двери в кабинетах, стараются облагораживать территорию, обновляют забор, делают газоны. Не так давно построили КПП на въезде и теперь нельзя проехать на территорию на автомобиле. Это, конечно, правильно. Но не все нововведения можно воспринять однозначно позитивно - они, по меньшей мире, вызывают вопросы. Например, полностью выпилили деревья с внешнего фасада поликлиники. Возможно, там высадят новые, как-то красиво заасфальтируют или еще что-то, не знаю. Но я вот почему-то однозначно негативно отношусь, когда выпиливают взрослые деревья, чтобы сделать на их месте пару клумб и газон. А здесь была тенистая аллея....

Или вот еще одно странное новшество - еще зимой заметила сразу на нескольких зданиях горбольницы огромные запрещающие знаки - теперь здесь нельзя выгуливать собак, кататься на роликах и скейтбордах и ... заезжать на территорию на велосипеде.

( Read more... )

Старые частные дома нашего города... Идёшь по улице и смотришь на них, как на старых друзей. В отличие от типовых панелек-многоэтажек, частные домики все разные. Они такие живые и дышат историей, тёплой стариной. Почему-то именно в таких одноэтажных кварталах я не чувствую себя одинокой. Поколения живущих и живших здесь людей встают передо мной. Вот семья бабушки и деда. Их дом на проезде Зелёном. Я не знаю, почему так назвали улицу, но она и вправду была во времена моего детства зелёной. С одной стороны дороги росли большие поднебесные тополя, шумели листьями. За тополями у перекрестка расползались заросли молодых побегов клёна, полные внутри паутины, каких-то насекомых, старых трескучих сучков, и иногда ещё в глубине куста поблёскивали среди пожухлой листвы детские сокровища в виде пузырьков от духов, например, или ярких фантиков от конфет. С другой стороны улицы деревьев не было, но зато лежал шелковистый ковер мягкой гусиной травы с островками серебристой лебеды. В дорожной пыли купалось яркое солнце, и дорога эта неизменно выводила к знакомым зелёным воротам, которых больше нет.

Дома бабушек и дедушек уводят в далёкое детство, в те дни с голубыми промытыми небесами, с дурманящим запахом деревьев и цветов, с синим колким морозцем и малиновой седой зарёй, с  льющейся на рыхлые грядки прозрачной водой из шланга, кустами чёрной смородины у забора, зарослями малины выше нашего роста, колючими стеблями садовых роз. Мир был тёплый и живой, и мы тогда ещё жили вечно.

Когда я вижу старые дома на улицах, они порой уводят меня ещё дальше, в прошлое, в дожизненную мглу, а оттуда прямиком – в чужие жизни. Когда я гляжу на какой-нибудь старый дом, то порой ловлю себя на мысли, что хотела бы прожить эту другую жизнь, как будто мне тесно в рамках своей собственной. Вот как если бы можно было представить, что меня нынешней нет, и памяти моей тоже нет – а есть я другая, с другим именем, родившаяся под другой звездой. Кем бы я была, если бы выходила пасмурными вечерами на порог дома из потемневших брёвен с голубыми узорчатыми наличниками и белыми оконными рамами, чтобы вдохнуть горьковатый осенний воздух и послушать, как шелестят сухие жёлтые былинки у крыльца?  Если бы считала этот чужой дом своим, знала каждую трещинку на асфальте двора, каждый кустик? Если бы в этом доме жили и умирали мои предки, а ещё раньше кто-то на заре становления города строил дом с нуля…. А если бы жила я и тогда, в те века, что вижу как сквозь мутное стекло? Моими родственниками могли быть эти староверы, построившие крепкий сруб-пятистенок в глубине усадьбы, за глухим забором. Или вон те, пришедшие на Алтай из степей Украины, поставившие здесь хату с белёными стенами и вышитыми красным занавесками. Красивую хату с палисадником, широким двором, телёнком в закуте. Они жили большой семьей и варили борщ, которые и не снился местным старожилам…

Ощущая в себе горячую кровь первопоселенцев - покорителей далёкого края, как бы я себя чувствовала, если бы жила в маленьком саманном домике с видом на Алей? О чем бы думала, сидя каждый день на крылечке, глядя в мутные тихие воды скифской реки, провожая взглядом угасающий степной закат?

               Каждый дом на каждой улице – мой. В одном я жила в прошлом веке, родилась в нём и умерла; на растрескавшиеся в голубоватой штукатурке стены другого утром ложились золотистые отсветы, и высыхала роса в саду, где я выращивала яркие цветы. В третьем были слышны крики и смех моих детей, хлопал о землю мяч в предвечерней тишине. Там мы с мужем часто потом сидели в обнимку на лавочке, старенькие, глядя усталыми слезящимися глазами в выцветшую улицу, вдыхая пустой, без запахов воздух. В четвёртом – я влачила свой длинный одинокий век. У ворот пятого росли пахнущие до одурения метёлки жёлтых цветов, а в прохладной тени старых дубовых брёвен, сложенных штабелем у забора, копошились влажные улитки. Шестой – продали, когда меня не стало, мне грустно мимо него ходить. Седьмой мы строили когда-то вместе – дерзкие и молодые. Он тоже уже старится, от берёзы во дворе стоит непрерывный шелест и мелькают под ногами солнечные пятна…

Печатаете ли вы когда-нибудь свои цифровые фотографии? Я вот как-то никогда не печатала, но тут подумала, что все-таки хочется иметь фото и в бумажном виде. Потому что многочисленные папки на компе - это не то. Их редко хочется просматривать. А вот бумажный альбом нет-нет, да и полистаешь зимним вечерком под чашечку чая с лимоном. Нет-нет, да и прослезишься, вспоминая былое... ) Сначала я хотела просто купить большой альбом, но столкнулась с тем, что в нашем маленьком городе нормального альбома не купишь. Если же выписывать из интернета, выходит очень дорого.
И тут я вспомнила, что давно хотела попробовать свои силы в скрапбукинге, который как раз и означает изготовление альбомов своими руками. Да, такой альбом тоже весьма недешев. Но, во-первых, он дает большой простор для творчества. Во-вторых, позволяет хранить не только фото, но и небольшие заметки и всякие прочие штуки. В-третьих, смотрится гораздо эффектнее обычного альбома, В-четвертых, эксклюзивен и является единичным экземпляром..... В общем, увидите сами.

( Смотреть )

Сейчас эмоции уже у меня малость улеглись, все-таки три дня прошло. Дело в том, что в нашем дворе взяли и спилили большие деревья. Вообще-то, выпилка началась не вчера, а уже давно. Сначала спилили старый клен на углу. Большой, с мощным кривым стволом. Он никому не мешал, но его спилили. Потом красивый молодой тополь под окном, который каждую весну радовал клейкими зелеными листочками. А с этой весны начали спиливать все подряд деревья с фасада дома. Наш дом всегда утопал в зелени. Летом вокруг него деревья шумели листвой, а осенью под ногами лежал ковер разноцветных листьев, из-под которого не было видно асфальта.... Весной спилили несколько стволов, оставив уродливые трехметровые пеньки. А на днях довершили остальное. Теперь фасад дома украшает частокол из обрубков деревьев, особенно мрачно выглядящий в пасмурную погоду.

Старшая по дому, которая все это дело организует, говорит, что таково распоряжение города - омолаживать, якобы, старые деревья. Только непонятно, кто решает, какое дерево выпиливать, а какое нет. Не может же быть такого, что вообще ВСЕ взрослые деревья надо спиливать?!! То есть, она сама и решает, мнения жильцов никто не спрашивает, на возражения не обращается внимание. Деревья возле других домов стоят себе, а вокруг нашего все выпилено. Красота стала невероятная. Спиленные деревья - все мелколиственные вязы. Да, дерево не слишком ценное, не какая-нибудь рябина или дуб. Но оно зеленое и живое. Вязы не слишком аварийны, я не помню особо, чтобы от них в бурю отламывались большие ветки, как с тополя, например. Вязы гнутся, но не ломаются. Да, не слишком молодые. Но и не слишком старые.

Допустим, дерево есть старое и на нем сухие, мертвые ветки. Можно же просто обпилить эти ветки и даже проредить крону. Но не укорачивать же варварским способом все дерево до состояния пенька! В общем, у меня просто нет слов...

Мне кажется, что у людей, которые это делают, просто отсутствует чувство прекрасного. Зачерствела душа. Они также не понимают, что деревья - это дом для птиц, которые радуют нас весной своим пением. Мы кормим зимой синичек из кормушки. Они схватят семечку, и летят с ней на дерево. Там прижимают ее лапкой к ветке, и выдалбливают клювом ядрышко. Птицы, наверное, не сразу поняли, что стало с их деревьями. Они долго прыгали по веткам, валявшимся на земле. Им стало очень неудобно есть из кормушки. Они с семечком теперь летают на клен в нескольких десятках метров на детской площадке. И петь свои песни весной они будут уже не под нашим окном.

( Варвары выпилили деревья )

Часть 1. Пазик

                    Рейсовый автобус «Рубцовск-Волчиха» бодро катил по Новоегорьевскому тракту.  Миновав Новоегорьевку, он выехал на широкую лесную просеку и за окном побежали высокие зеленые сосны. Обычно, когда мы едем этой дорогой, я открываю в машине окно, чтобы дышать смолистым солнечным запахом бора. Но на сей раз все было не так. Автобус до Волчихи оказался древним желтым «пазиком» с закругленной крышей и грязными занавесками под потолком. В нем не просто не открывались окна. Поверх исцарапанного стекла лежал густой слой пыли, сквозь муть которого едва просматривались живописные окрестности.  На ровном асфальте лесной дороги, убегающей извилистой лентой за поворот, хотя бы не трясло, поскольку пазик был настолько раздолбан и стар, что после каждой кочки раз за разом приходилось удивляться, как это он не ссыпался вниз в виде кучи ржавых, изношенных деталей. Мотор бодро пофыркивал, чихал пылью, рычал. Автобус неутомимо бежал вперед. В салоне было душно, пахло натруженным двигателем и бензином. Лязгали и гремели раздвижные желтые дверцы, хлопая отставшим куском уплотнительной резины. Ничто не предвещало беды.

( Тут читателю придется на время покинуть салон гостеприимного транспортного средства, потому что... )

"Деревня в горах"

               Теплый ветер из Казахстана принес к нам в тот год солнечную и сухую осень. Подпрыгивающий на кочках по дороге к дому престарелых уазик почти не выбивал из-под колес пыли. Стоял октябрь, первые заморозки позолотили деревья в окрестностях, и воздух был удивительно прозрачным. Чуть раньше, свернув с трассы М-52, которая вот-вот в горах Северного Алтая станет Чуйским трактом, дорога побежала по глухим селам и полям – относительно глухим, не слишком изъезженным туристами. Дали призрачно синели, а у горизонта сгущались в фиолетовое. Взбегала все выше серая лента асфальта, и на горизонте уже поднимались рядами голубоватые силуэты гор. Въехали в Алтайское – очень большое село. Оно вытянулось вдоль хребта почти на двадцать километров, и если вдруг вы захотите прогуляться по главной его улице от начала до конца, вам следует запастись временем, хорошей обувью и терпением. В Алтайское я приехала в очередную командировку.

              В каждой из таких поездок, как правило, запоминается что-то свое. Любая деревня, или город, или маленький поселок имеет неповторимые черты, свое лицо. События, люди, мир вокруг – все сливается в какой-то особенный рисунок, который потом встает перед глазами, когда услышишь знакомое название места, где ты был когда-то. В Алтайском я мало запомнила территориальный центр для престарелых и инвалидов, или, как в народе говорят, дом престарелых, в котором мы тогда жили. Еще меньше помню проживающих там стариков, хотя ходила на обзорную экскурсию по центру. Комнаты, кухня, склады, гаражи, обширный, с высокими тополями двор – везде я, конечно, была. Мне запомнился директор – живой и активный, жизнерадостный пенсионер, бывший физрук, который по привычке отдавал команды своим сотрудникам, а они при его появлении интуитивно вытягивались по стойке «смирно!» и ожидали приказаний – пойти туда-то, принести то-то, положить там, «почему не выглажен воротничок!» Когда директор исчезал в другое место, требующее его неотложного присутствия, все расслаблялись и выдыхали – буря ли миновала, дождик ли, ветер – в общем, природное явление, нарушающее привычное течение деревенской жизни - такой неторопливой, что отчетливо слышно жужжание заблудившейся мухи у окна. Благодаря такой кипучей деятельности на территории вверенного бывшему физкультурному работнику заведения царил образцовый порядок. Когда наш уазик с самим директором за рулем затормозил перед воротами центра, по двору два бодрых старичка, семеня мелким шагом, тащили на плечах небольшое бревно. «Трудотерапия» - пояснил директор. Увидев нас, старички застенчиво заулыбались, но как-то сразу подхватились и снова пошли. С золотых берез медленно падал одинокий лист. До большого листопада еще далеко. И деревья стояли в своем узорчатом разноцветном уборе.

( За несколько дней до поездки в Алтайское было знаменитое Чуйское землетрясение... )

Вчера у себя на даче я случайно обнаружила тонкую, с ворсинками, нить степного ковыля. Наверное, ее - легкую и невесомую - принесло ветром из степи. Она зацепилась за траву газона и, может быть, даже прорастет. Хотя, вряд ли. И мне вдруг подумалось, что было время, когда наши луговые просторы покрывал седой ковыльный ковер, по которому пробегали волны ветра. Это было время до эпохи целины, до колхозов и совхозов. До того даже, как в эти места пришли русские люди. Тогда в здешних степях горели огни кочевий и их горький дым смешивался с запахами чабреца, шалфея и полыни. Был слышен стук копыт степных орд и пение острых стрел.... Как все изменилось за прошедшие столетья! Теперь степь полностью окультурена и распахана, ее засевают и собирают урожай, разводят скот, а островки ковыля остались лишь в заброшенных местах, по берегам рек и на вершинах одиноких курганов.

Село Новониколаевка Рубцовского района, о котором сегодня пойдет речь, основано в начале 20 века переселенцем из старинного Локтевского района - родины сереброплавильщиков - Николаем Кравченко. Расцвет нового села пришелся как раз на эпоху подъема советского сельского хозяйства. С двадцатых годов 20 века в Новониколаевке действовал знаменитый колхоз "Страна Советов". Известен он тем, что наряду с племсовхозом "Овцевод" поселка Дальний стал базой тонкорунного овцеводства на Алтае. Местные овцеводы наряду с дальненцами вывели в период с 1928 по 1948 годы новую породу овцы "Алтайская тонкорунная", которая высоко ценилась по всей стране. Когда-то в Новониколаевке были очень большие поголовья/отары этих овец. Когда-то. Едва ли сейчас что-то осталось. По крайней мере, во время поездки в Новониколаевку я ни одной овцы не видела. Возможно, где-то и сохранились отдельные небольшие стада. К сожалению, Новониколаевку не обошел стороной постсоветский упадок. В этом плане когда-то богатый и передовой колхоз мало отличается от других подобных бывших хозяйств.

Давайте увидим все сами.

( Эх, хорошо в "Стране Советов" жить... )

Давно я не писала про алтайские села. А между тем лето набирает обороты, хочется на волю, в пампасы в луга, вдохнуть полной грудью терпкие запахи степной полыни, аромат полевых трав, ветер и простор. А где это можно сделать еще, как не в деревне? Я думаю, что многим по душе сельская жизнь (а если вам не по душе, то вы просто работать ленитесь, да-да!). Но, если честно, я себя отношу к тем людям, которые бы хотели пожить в деревне какое-то время, но душой больше в городе. Привычка - вторая натура, ничего не поделаешь. Ну да ладно. Ближе к делу. На этот раз мы снова отправимся в Бобково - старейшее село Рубцовского района, основанное переселенцами из европейской части России еще в 18 веке. Я уже писала о Бобково в общеисторическом и географическом планах, писала о цветущих усадьбах этого села, а также о печальной судьбе бобковского музея. На этот раз я покажу вам, уважаемые читатели, картинки из повседневной сельской жизни. Сейчас лето, июнь. Какое оно сейчас - Бобково? Как оно выглядит, чем живет?

Живое алтайское село. Живое, несмотря ни на что.

( Read more... )