Красота рядом!

Просто фота

... решила я подойти к ответу на вопросы флэшмобы "5 из 5", которая бродит сейчас по жж, затягивая в себя, как в пылесос, блогеров, изнывающих от скуки, блогеров, боящихся осени, блогеров, предпочитающих телевизор дивану, а диван - креслу стоматолога, блогеров, не любящих голубей, блогеров, поедающих торты из холодильника... (нужное подставить)... и т.д.

Итак, мне вопросы от haydamak:

1. Бойцы или тихони?
2. Классика или модерн?
3. Безумству храбрых или поём мы песню?
4. Торт или фрукты?
5. Минор или мажор?

Вопросы, конечно, лёгкие. Я сразу, как прочитала, еле остановила себя, чтобы не побежать записать умные мысли.

Ладно, ближе к делу.

( Read more... )

Расскажу-ка я сегодня про свой самый обычный летний день. Он уже слегка ушёл в историю, ибо это день позапозавчерашний. В нем ещё светит солнце, тепло и даже жарко, то есть совсем не то, что сейчас за окном.

Итак, добро пожаловать под кат.

( Read more... )

Здесь будут фотографии. Просто фотографии разных лет.

( ... )

Закончила вчера читать "Жизнь Клима Самгина". Нахожусь до сих пор под впечатлением этой удивительной книги, ничего похожего мне раньше не попадалось. Я вообще подобного рода книги-биографии люблю. Их можно читать неторопливо, погружаясь, благодаря перу автора-художника и психолога-знатока человеческих душ в чужую, неизведанную жизнь, в интересное и очень уже далёкое от нас время (более ста лет назад). Такие книги можно пить, как вино, маленькими глотками, любуясь рубиновой игрой света в бокале - "медленные" книги. "Повесть о жизни" Паустовского, "Доктор Живаго" Пастернака, "Жизнь Арсеньева" Бунина, "Кащеева цепь" Пришвина, "Детские годы Багрова-внука" Аксакова, "Хождение по мукам" Алексея Толстого.... Чего-то подобного ожидала я и от Клима Самгина. Но, читая данный роман-эпопею, я неожиданно поняла две вещи. Первая: главный герой Клим Самгин - отрицательный персонаж. Вторая: книга вообще не о нём, он служит лишь декорацией, на фоне которой автор развёртывает широкую картину политической жизни русской интеллигенции на рубеже 19-20 веков, и состоит эта политическая жизнь в основном из разговоров самых разных людей при встречах на частных квартирах, на собраниях, в ресторанах, в театрах, в подпольных кружках, на улице.... в общем, где только можно.

( Read more... )

Конец СССР и начало 90-х годов принесли в нашу жизнь свободу и бедность. В детской жизни свобода преломлялась и проявлялась нехитрым образом. Отменили школьную форму. Заменить её было особо нечем, и я ходила на уроки в маминых юбках, маминых джемперах и мамином пиджаке. Конечно, мне всё это было не по размеру, но пиджак неплохо смотрелся, если его не застёгивать, а запахивать одну полу на другую. Я сижу в этом пиджаке на одной из коллективных школьных фотографий в первом ряду. Так одевалась тогда не только я, но и многие другие девочки нашего класса. Свобода принесла в школьную жизнь причёски, покрытые лаком для волос серебристого цвета, начёсанные чёлки, яркую косметику, дамские сумки вместо портфелей и моду на полиэтиленовые пакеты с картинками как элемент имиджа. В школе были упразднены пионерская и комсомольская организации. Тонкая коричневая книжица комсомольского Устава, подаренная мне сестрой, не понадобилась. Мы изучали в старших классах обществоведение и новейшую историю России не по учебникам, а по экспериментальным брошюркам, в которых описывались события буквально двух-трёхлетней давности. История творилась сейчас. Наш учитель истории вёл уроки воодушевлённо, с горящими глазами. Мы слушали, затаив дыхание. Жизнь стала нестабильной, тревожной и непредсказуемой. Мой одноклассник, спокойный дружелюбный парень, ударник или даже отличник, неожиданно сел в тюрьму за убийство, которым завершилась уличная драка между подростками. Мы знали, что его родители предлагали родителям убитого мальчика в качестве компенсации мешок картошки. Да, всё менялось, но мы жили по инерции советского строя, и по инерции учили нас и заботились о нас наши школьные учителя. Поэтому холодный ветер 90-х по-настоящему настиг меня только в студенческие годы. Это была уже вторая половина 90-х - время полуголодного существования, от которого я, однако, не сильно страдала в силу молодости, наверное, но ещё в большей степени в силу того, что были вещи посерьёзнее ежедневной картошки, макарон и всегдашнего отсутствия мяса. Это было время пустоты, чуждых ориентиров и время, когда ты никому не нужен. Это было самое страшное. Ты полностью свободен, тебя несёт мутным потоком смутных лет, и ты можешь делать всё, что хочешь: можешь плыть вместе с этим потоком, можешь барахтаться, безуспешно пытаясь идти против течения, а можешь пойти на дно. Всем всё равно. Это было время серых улиц, на которых всегда ноябрь, грязных подъездов с разбитыми окнами, громыхающих трамваев и поездов, которые всегда везут тебя не туда. Время холода, холодного синего льда, свежего ветра и неба, мёрзнущих в карманах рук и ещё чего-то неуловимого, за которым скрывается непридуманная, настоящая жизнь.

Моё поколение
Моё советское детство

"Дружелюбие и мягкость надо воспитывать в себе, а вот хищный эгоизм сам всё время гнездится где-то здесь, совсем близко. И в старости он выступает вновь так же откровенно, как в детстве".

Чарльз Сноу, "Возвращения домой"

Не так давно вдруг подумалось, что я почти совсем не читаю современной литературы. Тем более, что кладезь литературы классической неисчерпаем, а вода в этом кладезе/колодце чиста, вкусна и холодна. Особенно я люблю литературу рубежа 19-20 века, а также первых десятилетий революции 17 года. На мой взгляд, там самая настоящая сокровищница.... А есть ли вообще современная литература такого же уровня, как классическая? Мне казалось, на мой обывательский взгляд, что современное - это вот всяческие любовные романы, детективы, криминальные боевики и тому подобное, что наводнило наши прилавки в девяностые. Но говорят, что современная литература существует. Мне в библиотеке как-то попалась книжка писателя Захара Прилепина (которого я тоже не читала) "Именины сердца. Разговоры с русской литературой". Книга построена в форме интервью с современными писателями. Есть ещё другая книга Прилепина - "Книгочёт". Там тоже о современных авторах: их фамилии, их творчество... Понимаю, что и надо бы приобщиться к современной литературе (хотя бы, чтобы быть " в теме"), но, честно сказать, побаиваюсь. Чего боюсь? Чернухи. Депресняка. Безысходности. Мне почему-то кажется, что это всё современной русской литературе свойственно, как зеркалу эпохи. Могу и ошибаться, конечно. Боюсь, что не увижу там кристально чистого родника, того, что исцеляет душу.

Я, собственно, к чему пишу этот пост?

Человек. Тема человека в литературе.

....Человек! Как в пустыне голодной и душной
Стебелёк прорастает от капель воды,
Так от ветра сражений с тупым равнодушьем
Человеческих помыслов всходят цветы.

Человек, человек! Оправдаться нам нечем,
Если мы проживём на отлёте свой век.
В бой за дерзкую, трудную суть человечью!
За великое званье твоё - Человек!

Алексей Марков

Возможно, это было качеством именно литературы советской - воспитание Человека. Именно Человека с большой буквы, личности. Существовал такой идеал человека, которым нельзя было быть изначально, но к нему надо было стремиться, расти, преодолевать себя. Развивать в себе моральные качества, волю. И именно этой темы мне в современном мире (и в творчестве) не хватает. Вот мне кажется почему-то, что сейчас этого нет. Как нет в обществе запроса на воспитание человека. В центре внимания - потребитель, в лучшем случае - успешный бизнесмен, а кого интересует человеческая мораль, сила характера, великодушие? Есть штамп, стандарт, есть мода. Есть гаджеты, простигосподи. А вот что и кто научит стать человеком?

                    Дорога лежала жирными чернозёмными буграми. Всегдашняя пыль была совершенно прибита, впечатана в гладкую лоснящуюся поверхность вчерашним дождём. Сверху ватное белое небо вдавливалось в дорогу, пропитывало воздух парным молочным туманом. Было довольно прохладно – несмотря на плюс семнадцать градусов в тени, если бы была тень. Не так уж мало для середины мая, но это был самый тёплый день за последнее время для настывшего города и его окрестностей.

                   Я зашла в магазинчик-киоск у дороги, купить бутылку воды. Пластиковые бутылочки с разноцветными этикетками выстроились в ряд на витрине, и, как назло, все с газировкой. Воду без газа мне отыскала недовольная продавщица с серыми, будто присыпанными землёй глазами. Она смахнула железную мелочь с липкой стойки широким движением руки и отвернулась. Бросив  бутылочку «Аи» в рюкзак, я вышла из магазинчика, свернула в знакомую улицу, набирая шаг и нагоняя четверых дачников: пожилого мужчину в серой куртке, нёсшего сумку с вытянувшейся бледно-зелёной помидорной рассадой; его спутницу, видимо, супругу – полную женщину в красном пальто с седоватыми волосами, собранными в пучок на затылке; других двоих я не запомнила. Помню только пакет в руках кого-то из них, от которого тянулась длинная верёвка и волочилась по земле. Загипнотизированно глядя на эту верёвку, я так и шла по чёрной пружинящей дороге, с горки на горку, след в след.

                  Когда мы свернули к подвесному мосту, звуки города остались позади и повисла белая полотняная тишина, протыкаемая в разных местах птичьими трелями. Под мостом быстро скользила мутная река; убегала на север в обрамлении дымчатых зелёных берегов. Четверо нечаянно раскачали мост. Я шла чётко посередине, стараясь держать равновесие, но мост подо мной дрожал, выписывал восьмёрки из стороны в сторону. От берега к берегу ходили длинные деревянные волны. В метре вниз от моста, то переплетая, то спрямляя упругие струи, закручиваясь мелкими водоворотами, шла большая вода. И как-то невольно в голову вкрадывались мысли: «А что, если мост оборвётся и рухнет туда, в эту прорву, в эту мутную бездну? Страшно упасть в такую реку…».

                 Забоку затопило половодьем. Вода стояла по бокам каменистой дорожки, вся седая, в закраинах грязноватой пены. Вода подняла на свою поверхность разный хлам забоки – бумажки от мороженого, смятые упаковки, пластиковые бутылки. Над полянами и между деревьев ютилась серенькая болотная тишь, время от времени разбавляемая посвистом птиц и рыжим цоканьем белок. Вот одна – сидит на дереве возле своей беличьей кормушки, вцепилась коготками в старую, морщинистую кору клёна. Смотрит на меня испуганно, в упор чёрными блестящими глазами-бусинками. Совсем рядом – только руку протяни. Поджарое худенькое тельце с клочками серебристой зимней шерсти замерло в предчувствии прыжка – только чутко подрагивает в такт быстрым ударам сердца. Через секунду белка вскидывается, взвивается на дерево двумя метрами выше. Потом ещё, и ещё. И вот она уже на недосягаемой высоте…

                 Идём через мостик с красными перильцами. Здесь вешняя вода на вид особенно высока, стоит вровень с деревянным настилом. Шаг в сторону - и провалишься в трёхметровую матовую глубину. Вода спокойна, неподвижна, с пасмурными отсветами. Деревья тонут стволами; покрытые зелёным пушком ветви отражаются в стеклянной глади. Где-то высоко в бессолнечном небе парит белая чайка. За мостом на развилке четверо расходятся по своим тропинкам – двое в одну сторону, двое – в другую. Я иду вперёд одна.

                  В садах неуютно и одиноко. Качается, спотыкается о гравий старая дорога вдоль наполовину вырубленных тополей. На дорогу ложатся тени мраморными пятнами. Покой изредка нарушают одинокие путники; поднимают пыль автомобили, выбивая щебёнку из-под колёс. Дорога упрямо врезается в даль, исчезает в мраморных тенях сухого дня. Дорога прошлогодняя, и всё вокруг тоже прошлогоднее: пожухлая листва и осенний мусор по обочинам, осенние спилы мощных тополей – грубые древесные раны, и горы серых веток рядом - веток, которые уже никогда не дадут листвы. В глубине ветвяных куч прыгают и перещёлкиваются друг с другом тоненькие серые соловьи. Сереют прошлогодние дачные участки, в которых ещё бродят тени ушедшего лета. На грядках лежит несожжённая овощная ботва. С дороги видно, как на некоторых из этих участков стоит гнилая коричневая вода от самого входа - то блестя лужицами в пропитанной как губка  почве, то покрывая весь участок зеркальной неподвижностью от забора до забора, окружая замотанные тряпьем  яблони и сквозь подмокшие штакетины уходя к соседям.

                 Уныло. Пусто. Ветрено. Щебёнка хрустит под ногами. Поздняя, холодная весна.

                 … С трудом провернув ключ в заржавленном замке, я открыла калитку своего огорода и вошла в ограду. Внутри было ещё хуже, чем на улицах, ещё тоскливее. На облупленных перилах крыльца чернели старые тулупы, которыми укрывали в холода виноград. Прохладный южный ветерок трепал лохматый мех овчины, торчащий по краям. Сама собой открылась и хлопала на ветру дверь туалета. С дверцей душа дела обстояли совсем неважно: её ещё зимой сорвало с петель, разбило раму со стеклом, и теперь в грязи валялись печальные обломки. Сам же душ стоял стыдливо-обнажённый, открывая свои внутренности первому попавшемуся взору.

                 Я прошлась по гулким доскам деревянной дорожки. Воды на участке не было, но по бокам предательски поблёскивала топкая земля с ярко-зелёными куртинками сочной весенней травы и темноватого мха. На окнах домика и летней кухни шелестели невесомые плети выбеленного сухого вьюна и эхиноцистиса. За домом я откинула деревянные ящики от прикопанных осенью семи дубков, но сначала их не увидела – только пустой пятачок застоялой сырости да былинки засохшей травы. А дубки всего лишь сбросили осенние свои листья, которые теперь лежали тут же, рядышком: сморщенно-коричневые, как маленькие шарики перекати-поля. Сами деревца никуда не делись – семь тонких прутиков, почти неприметных. Живые.

                 Буйно зарос травой газон. Набрала бутоны для цветения старая груша. Раскрылись почки обыкновенной и белой сирени. На цветочных грядках дружно торчали вверх острые иглы первоцветов – нарциссов и птицемлечника. Краснели нераскрывшиеся молодые бутоны тюльпанов. Чуть вздрагивали колоски мускариков, прохладные и синевато-тугие.

                 Всё шло своим чередом. Всё молчало, и в этой тишине, среди мусора и прошлогодних листьев, среди картофельной ботвы и прошлогодних снов по земле шла весна. Холодная, запоздалая. Глубокими, отяжелевшими шагами, увязающими в чёрной, влажной почве, в болотистых речных поймах. Металась с востока на запад сырыми ветрами, томилась и плакала. Молча расплетала косы в вечерней тишине под молочным небом. Блестела голубоглазыми небесными окошками после дождя. Заставляла выпускать листья обрубки деревьев вдоль старой дороги, прятала всё прошлогоднее в густой изумрудной траве, бросала в ветки пригоршни голосистых соловьев. Зажигала солнцем прозрачные лепестки одуванчиков с жёлтенькой лёгкой пыльцой.

                 Медленно-медленно, неохотно, но неумолимо, всё заполняя собой, окольными северными тропами шёл над землёй последний весенний месяц май.

( ... )

Чем больше солнца и тепла в природе, тем меньше хочется сидеть дома. Хочется гулять, бродить по улочкам, разгребая ногами талый снег и перешагивая лужицы, дышать воздухом ранней весны, мечтая, чтобы уже скорее, скорее она перешла не в раннюю, а во вполне себе широкую, буйную, дружную, настоящую весну - со всеми её ручейками, воронами на гнёздах и грачами, капелями, голубым утренним небом, подсыхающим асфальтом, первыми почками, листьями и цветами... В общем, пока мечтаем. И гуляем.

( Read more... )

Вспоминается ранняя весна: мне пять лет, я стою на ещё холодном апрельском асфальте своего детского сада. Асфальт такой серый, с бугорками, шершавый. Чуть пригретый солнцем. На нём начерчены мелом классики, и я прыгаю: раз-два, раз-два…. Вперёд-вперёд, вправо-влево, и снова вперёд на одной ноге. Огонь-вода-солнце. Разворот и назад – раз-два, раз-два. Где-то рядом за кадром фигура отца. Я в коричневом осеннем пальто с пояском, в красной, с разноцветными полосками косынке, шерстяной, с бахромой по краям. Туфли светло-коричневые, старинные, бабушкины. Вернее, не совсем бабушкины, а одной из моих тётушек, найденные мною в бабушкиной кладовке и прибранные к рукам (они же были ещё хорошие, с каблучками и стучали по асфальту!).

           Пять лет. Когда я думаю об этом с высоты своего нынешнего возраста, небольшой холодок проходит по спине…. Всего пять лет отделяет меня от вечности, от точки «ноль» на оси координат, с которой начат отсчёт. Что это – эти несколько лет, зим или вёсен? Ведь это же пустяк. Пять лет – это время моей учебы в университете, пролетевшее когда-то словно одно мгновение. Пять лет – это учеба в старших классах школы – седьмой, восьмой, девятый, десятый. Да, и одиннадцатый. Моя новая восьмая школа, четвёртая по счёту в череде моих школ - и так быстро всё промчалось, в общем-то. И так было давно. Прошло уже три года, как я не работаю корреспондентом газеты. Уже больше пяти лет я иногда бегаю в тёплый сезон на школьной спортплощадке. Скоро два года, как умерла моя любимая кошка…. Сколько уже было таких временных отрезков, которые могли бы уместиться в эти пять лет…. Вот я оглядываюсь назад, и память натыкается то на один, то на другой, то на третий…. Выглядывают из тумана верстовые столбики, знаки, памятные вещи, люди, дома, города. Так уютно и спокойно среди этих столбиков, заборчиков, знаков. Улицы, люди.

А тогда, той ранней весной, не было ничего такого. Отмотать пять лет назад – а там точка «ноль», за которой ничего нет, пустота. За которой - та самая, жуткая, леденящая кровь вечность. Она была так близко – просто руку протяни. След её еще не растаял в вихре будней, она ещё задевала меня своим крылом. Я стою совсем рядом с ней, но мне не страшно. Вечность бездонная, прозрачная, с синими глазами, пробегающая еле заметной рябью по лужам, отражающаяся в лужах ванильным апрельским небом, с резко пахнущими почками тополей.

               У меня почти нет прошлого. Поэтому я обычно ни о чём не вспоминаю, не погружаюсь в текучие нежные образы с головой. У меня почти нет будущего, потому что нет целей, планов, мечтаний, обязательств, долгов. Вернее, будущее есть, но оно пока маленькое, детское: прийти из детского сада домой и собрать конструктор, в котором вечно не хватает деталей или остаются лишние (жёлтый пластмассовый конструктор  с синими болтиками и гайками – надо собрать подъёмный кран). Погулять по лужам. Построить ледяную горку на следующий год (хотя, нет, это слишком далеко), ждать летом в гости сестру. Зато у меня есть настоящее, и оно бесконечно. В нем нет прошлого или будущего, оно существует всегда. В нём дует сырой весенний ветер, в нём рука отца и его широкие шаги. В нём шум машин на улице, чернильные по обочинам брызги и сухие пятачки тротуара с черными трещинками, пригретые солнцем. В нём бабушкины туфли и коричневое пальто, в котором тепло, даже жарко. В нём по веткам вдоль дороги - звонкие синицы и сумасшедшие воробьи. В нём мелом расчерчены классики, тягуче-сладкий вечерний воздух и прыжки по асфальту в тишине.